Кавказский уроженецъ – поэтъ Константин Айбулат - читать онлайн

«…Русскимъ, подъ именемъ чеченцевъ, стали они известны въ 1750 годахъ. Въ 1770 году генералъ Де Медемъ покорилъ несколько ихъ деревень, на Тереке и Сунже, которые съ того времени получили название мирныхъ чеченцевъ.

Въ томъ же 1770 году переведены съ Волги на Терекъ казаки моздокские; и эти новые поселенцы съ начала мирно ушли съ заречными своими соседями, но не надолго. Первый поводъ къ неприязни, кажется, былъ данъ съ нашей стороны, отгономъ у чеченцевъ конскаго табуна; что, по словам стариковъ, случилось около 1772 года. Чеченцы тотчасъ отплатили темъ же, и съ того времени загорелась непримиримая вражда между чеченцами и русскими, которая едва ли можетъ быть прекращена иначе, какъ совершеннымъ истреблениемъ первыхъ…»

//Дневник обер-квартирмейстера Де Медема. РГАДА ф. 1406//

«…Далее Чеченцевъ, по правому берегу Терека, живутъ Андреевские, Аксаевские и Костековские народъ называемый Кумыками, издавна наши наипреданнейшие подданные, но столько угнетенные Чеченцами, во множестве къ нимъ переселившимися, что, боясь ихъ, они совершенно были въ ихъ зависимости, и на собственной земле своей не иначе могли жить безопасно только, имея съ ними связи или входя въ родство. Ни одинъ изъ князей Кумыцкихъ не смелъ выезжать, не будучи сопровождаемъ Чеченцемъ. Такъ общество Качкалыковъ заняло лучшие земли Аксаевские, и въ самомъ городе Аксае не менее половины жителей было Чеченцы. Кумыки должны были давать имъ проходъ чрезъ свои земли для разбоя въ нашихъ границахъ и въ случае преследования, дать убежище…

…Чеченцы сделали нападение на табуны нашего отряда, и отогнали 400 упряжныхъ лошадей, артиллерии и полкамъ принадлежащихъ. Аксаевскихъ и Андреевскихъ владельцевъ наказалъ я за то, что безъ ведома ихъ не могли пройти Чеченцы, отогнавшие лошадей нашихъ, и они должны были доставить мне равное число изъ собственныхъ лошадей. Такимъ образомъ, вдругъ обратились въ нашу пользу все обстоятельства. Желая наказать Чеченцевъ, беспрерывно производящихъ разбой, въ особенности деревни, называемые Качкалыковскими жителями, коими отогнаны у насъ лошади, предположилъ выгнать ихъ съ земель Аксаевскихъ, которые они заняли не по праву и удерживали противъ воли Кумыцкихъ владетелей…

…Въ атаке сихъ деревень, лежащихъ въ твердыхъ и лесистыхъ местахъ, зналъ я, что потеря наша должна быть чувствительной, если жители оныхъ не удалятъ прежде женъ своихъ, детей и имущество, которых защищаю они всегда отчаянно, и что понудить ихъ къ удалению женъ можетъ одинъ только примеръужаса.

…Генералъ Сысоевъ, разрушивъ до основания Дада-Юртъ, возвратился въ Червленную. Успеху последнего предприятия много способствовала колонна полковника Базилевича, высланная для отвлечения неприятельскихъ силъ отъ отряда Сысоева. Четыре батальона во главе съ полковникомъ Базилевичем, выйдя раньше отряда Сысоева заняли позиции между Дада-юртомъ и селами Исти-су, Герзель, это было сделано съ целью не дать отступить изъ Дада-юрта и не дать возможности придти на помощь…»

«…На рассвете, 15-го числа, генералъ-майоръ Сысоевъ выступилъ со своей колонной вверхъ по Тереку къ аулу Дада-Юртъ и обложилъ его. Дада-юртъ былъ одинъ изъ главныхъ при-теречныхъ чеченскихъ ауловъ, известныхъ своимъ хищничествомъ и участиемъ въ делахъ непокорныхъ чеченцевъ. Прежде чемъ выступить къ решительнымъ действиямъ, генералъ предложилъ жителямъ просить пощады и въ такомъ случае онъ имеетъ разрешение главнокомандующего отпустить ихъ со всемъ имуществомъ за Сунжу, истребивъ только самый аулъ. После непродолжительной перестрелки, чеченцы штыками были вытеснены из-за прикрытий и вогнаны въ деревню. Здесь, занявъ исключительно те сакли, которые по своей прочности и каменнымъ стенкамъ могли быть лучше обороняемы, жители очевидно решились на отчаянное сопротивление, вызванное главнейшее темъ обстоятельствомъ, что чеченцамъ еще въ первый разъ пришлось быть атакованными русскими войсками въ своемъ ауле, изъ которого они не успели заблаговременно вывести въ безопасные места свои семейства и скотъ, какъ это обыкновенно ими делалось при приближении неприятеля.

И действительно, дрались здесь дадаюртовцы отчаянно: каждую саклю приходилось обстреливать артиллерию на ближайшихъ расстоянияхъ, въ 100 шагахъ, подъ сильнымъ ружейнымъ огнемъ, затемъ брать штурмомъ. Какъ только пробивалось малейшее отверстие, или осыпалась часть стенки, наши солдаты мгновенно врывались туда съ штыками и уже не давали пощады. Рукопашный бой кинжаловъ и шашекъ противъ штыковъ произошелъ такой ожесточенный, какого войскамъ нашимъ едва-ли еще и случалось до того встречать на Кавказе. Пришлось спешить часть казаковъ и послать въ аулъ, для подкрепления ротъ Кабардинского полка.

Чеченцы видя что неустоятъ, на глазахъ нашихъ солдатъ убивали своихъ женъ и детей… Несколько женщинъ сами бросались съ кинжалами на солдатъ и гибли на штыкахъ… Ужасное побоище длилось несколько часовъ и аулъ былъ окончательно взятъ только после истребления всехъ его защитниковъ; изъ 500 человекъ чеченцевъ взято только 14-ть тяжело раненыхъ въ пленъ, да взяты и спасены отъ побоища небольшое число женщинъ и детей (около 140 душ), тоже большею частью раненыхъ, избегшихъ смерти отъ ядеръ, пуль и штыковъ. Нашъ уронъ был также не малъ: убито 51 нижнихъ чиновъ, раненъ самъ генералъ-майоръ Сысоевъ, 10 офицеровъ и 171 нижнихъчиновъ, или больше четверти всего отряда!.. Аулъ, въ буквальномъ смысле слова, истребленъ до основания…

// «История Кабардинского полка» Арнольд Зиссерман//

М. Н. Покровский (1868—1932) – видный русский историк и советский политический деятель утверждал: «Ермоловская политика загоняла горцев в тупик, из которого не было выхода».

А вот слова Александра Сергеевича Грибоедова (1795—1829), великого русского поэта: «Я сказал в глаза Алексею Петровичу – зная ваши правила, ваш образ мыслей, приходишь в недоумение, потому что знать, как согласить и с вашими действиями; на деле вы совершенный деспот». «Испытай прежде сам прелесть власти, – отвечал Ермолов, – а потом осуждай».

Грибоедов поэт и просветитель, который считался в ближайшем окружении Ермолова и в Петербурге и на Кавказе, но не посвятил ему ни одной хвалебной строчки. Их дружба сменилась резким охлаждением после сближения Грибоедова с генералом И. Ф. Паскевичем в период вражды с Ермоловым 1827 год.

Интересный факт, что Ермолов А. П. в биографическом словаре «Русские писатели 1800—1917» том II, в статье А. А. Ильин-Томича позиционируется как писатель, публицист, мемуарист. Первым известным его произведением стали «Выписки из журнала Российского посольства в Персию 1817 года», распространившийся в рукописных копиях и попавшие в печать в «Отечественных Записках» 1827 год №92. Также «Записки А. П. Ермолова во время управления Грузиею» «ЧОИДР» опубликовано 1866 год, события описываемые в этих «записках» как пишет автор статьи: «…Рисуют Ермолова с выгодной стороны, но почти не скрывающие ужасов колонизации…», другое произведение Ермолова «Записки артиллерии полковника Ермолова…» 1863 год; это же произведение доработанное и распространенное в огромном количестве под названием «Записки генерала Ермолова, начальника главного штаба 1-й Западной армии в Отечественную войну 1812 года».

Будучи просвещенным человеком, каким-то непонятным образом сочетал в себе образ жестокого и деспотичного управленца на Кавказе, а будучи на пенсии самостоятельно переплетал книги в своей библиотеке.

Познакомиться поближе с Ермоловым желали многие самые видные деятели литературы и искусства России 19 века в том числе Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Жуковский, Л. Н. Толстой, В. К. Кюхельбекер, А. И. Якубович, ему посвящали стихи и упоминали в своих мемуарах. Вполне объяснимо возникновение стихотворения «Конь», посвященного Ермолову, рукопись найдена мною в ГЛМ авторство долго скрывалось, но стихотворение разошлось в списках по всей России, теперь мы это знаем, его написал Маслов Степан Алексеевич (1793—1879), написанное в 1835 году:

«Конь»

Обзор жизни Айбулата

Так как документов более подробнее рассказывающих о жизни Айбулата не сохранилось. Документы выявленные с упоминанием Айбулата будут подаваться в том порядке, в каком они были обнаружены. Ниже следующий документ является подтверждением того, что поэт Айбулат происхождением с Кавказа и взят из чеченского селения:

«Въ 1819 году во время командования отдельнымъ кавказскимъ корпусомъ, генераломъ отъ артиллерии Алексеемъ ПетровичемъЕрмоловымъ, при взятии штурмомъ селения Дады-юрта, изъ числа военнопленныхъ былъ взятъ съ дозволения главнокомандующего Нижегородского Драгунского полка, прапорщикомъ барономъ Розеномъ двухлетний раненный младенецъ Озибай Айбулатъ. Въ 1827 году, по просьбе его, барона Розена, обращенъ онъ въ православную Греко-российскую веру, и названъ Константиномъ. Восприемникъ отъ купели былъ въ Бозе, почивший его императорское высочество Цесаревичъ и великий князь Константинъ Павловичъ. Ныне онъ Константинъ Айбулатъ всенижайше проситъ о милости быть принятымъ на службу его императорского величества». // Подписано (Флигель-адъютант полковник граф Александров Павел Константинович). Ф. 109. ГАРФ

Розен Михаил (Мартын) Карлович барон

Воспитатель Айбулата барон Розен Михаил (Мартын) Карлович (1796—1873) сын барона Карла- Густава, инженерного подполковника. Получил домашнее воспитание, 14 октября 1811 вступил в службу юнкером в Ямбурский драгунский полк, откуда в 1812 году переведен в Дворянский кавалерийский полк. Здесь, 27 декабря того же года, он был произведен приказом Кутузова «в корнеты по армии» это было очень почетно, а 2 марта 1813 г. переведен в Кавалергардский полк (знаменитый, и героический) этот полк еще известен тем что здесь служили убийца Пушкина- Дантес, убийца Лермонтова- Мартынов. Осенью этого же года Розен выступил с резервными эскадронами в заграничный поход и 15 августа принял участие в сражении при Дрездене, за отличие в котором был награжден орд. Св. Анны 4 степени, а также под Кульмом и Лейпцигом, а затем, вступив в пределы Франции, участвовал в сражении при Фершампенуазе, за что получил орден св. Владимира 4 степени с бантом, имел Прусский знак, железный крест, серебряная медаль за взятие Парижа, орден святой Анны II степени украшенный императорской короной, знак отличия за 25 лет службы. Участием во взятии Парижа он закончил свою боевую деятельность за границей, откуда возвратился с полком в 1814г. во время пребывания в Париже барона Розена герцог Беррийский* пожаловал ему орден Лилии. (Шарль Фердинанд, герцог Беррийский (1778—1820) К сожалению, служба его в Кавалергардском полку чуть было не закончилось каторгой или расстрелом неслыханная доселе дерзость он осмелился вызвать на дуэль любимого и не заменимого человека, адъютанта Александра I, вот что об этом говорится в архивных документах: 6 ноября 1815 г., как значится во всеподданнейшем рапорте Цесаревича Константина Павловича (от 29 ноября того же года, №599), «корнет барон Розен осмелился против начальника своего, начальника эскадрона полковника Уварова 2- го* (Федор Петрович Уваров (1769—1824), быть дерзким и грубым и за сие, хотя арестован, но за таковой поступок, противный службе, генерал- лейтенант Депрерадович представляет о предании его, корнета барона Розена, военному суду». Даже рапорт – ходатайство Цесаревича Константина сохранилась резолюция: «Приказано уже его отдать, а потому и оставьте сию бумагу оконченною. Граф Аракчеев». Это единственный официальный документ, который мы имеем о «дерзком и грубом» поступке Розена это было очень серьезное нарушение даже если ходатайство великого князя Константина мало помогло барону Розену, он почти два года сидел под арестом Петропавловской крепости, и только по просьбе А. П. Ермолова, который уже был на Кавказе царь смягчился. Суд кончился в 1817 г., и 15 октября Розен был разжалован рядовым в Нижегородский драгунский полк, в этом полку чуть позже, служили Лермонтов М. Ю. Проконсул Кавказа Ермолов доставил Розену случай отличиться в военных действиях в Чечне. 15 сентября он участвовал во взятии штурмом с. Дады- юрт, окончательно взятого русскими только после истребления всех его защитников. Он находился на кавказской линии, участвуя в действиях против горцев при Захайкане, при разорении с. Горячевского и других Качалинских деревень. При заложении крепости «Внезапной» Розен был ранен пулею в голову. 6 ноября 1819 года за отличие в сражении он произведен в поручики.

Свидетельство.

Дано сие лейбъ-гвардии Гродненского гусарского полка ротмистру барону Розену въ томъ, что отъ полученной огнестрельной раны пулею въ левую сторону головы съ повреждением височной и теменной кости въ последствии каковой отделилось много отломковъ и самой слухъ на сей стороне отлопкутия барабанной перепонки поврежденъ, по чему часто страдаетъ сильною и продолжительною болью и кружениемъ головы препятствующими ему, продолжать военную фронтовую Его Императорского Величества службу. Въ чемъ свидетельствую г. Варшава 10 сентября 1828 года.

Полковой штабъ-лекарь надворный советникъ Эстеррейзъ?

Генералъ штабъ-докторъ коллежский советникъ Кучковский.

Ходатайство однополчан Розена.

Мы нижеподписавшиеся свидетельствуемъ что действительно Лейбъ-Гвардии Гродненского Гусарского полка Ротмистръ Баронъ Розенъ отъ имеемой им головой раны страдаетъ весьма часто болями сопряженными съ кружениемъ головы, а сие самое препятствуетъ ему продолжать военную Его Императорского Величества службу, по чему и заслуживаетъ при отставке Всемилостейшего награждения его пенсиономъ полного жалованья. Варшава. Сентября 10-го дня 1828 года.

Лейбъ-Гвардии Гродненского Гусарского полка

Корнетъ Левенталь 2-й, корнетъ Юрага 2-й, корнетъ Юрага 1-й, корнетъ Каренга, корнетъ Лишинский, корнетъ Виноградский, корнетъ Мерфельгро?, корнетъ Дыбовский, корнетъ Трозбатовский?, корнетъ Барясовъ?, корнетъ баронъ Вин?, корнетъ князь Радз?, корнетъ Наши?, корнетъ Высоцкий, корнетъ Кшит?, корнетъ Рзем?, корнетъ Завшиса, корнетъ баронъ Штакенбергъ?, корнетъ Транзей, корнетъ Абрамовичъ, корнетъ Пашоло?, корнетъ Халиц?, поручикъ Фонъ Лешераз?, поручикъ шатбсъ Фонъ Голштейнъ?, поручикъ Войниловичъ, поручик Цельптеръ?, поручикъ Криш?, поручикъ Левашевич?, поручикъ баронъ Бюше?, поручикъ Гатовски?, поручикъ Гюгель?, штабсъ ротмистръ Игельстромъ?,штабсъ ротмистръ Мачиков?, штабсъ ротмистръ Гродецкий?, штабсъ ротмистръ Ходоровичъ, штабсъ ротмистръ Утер Стераб..?.

Однако, кавказская рана давала себя чувствовать: служить становилось настолько трудно, что, например, в 1827 г. он должен был взять отпуск на 4 месяц и, кроме того, просить двухмесячную отсрочку, которая и была ему разрешена Великим Князем Константином Павловичем.– 24 октября 1828 г. барон Розен был уволен от службы, из-за раны, с чином подполковника, с мундиром и полною пенсиею.

«….Целымъ рядомъ отличий и кровью, онъ вернулъ чины, все ордена, заслуженные имъ въ Наполеоновскихъ войнахъ, и черезъ четыре года перешелъ обратно штабсъ-ротмистромъ въ лейбъ-гвардии Кирасирский Его Величество полкъ. Рисуя бытъ и типы нижегородцевъ Ермоловской эпохи, Потто, коснувшись и барона Розена, какъ одного изъ типичныхъ офицеровъ этого полка, говоритъ. Пребывание подобныхъ личностей въ Нижегородскомъ полку было более или менее кратковременно, но оно всегда оставляло въ немъ свои значительные следы. Нижегородцы, слыша объ ихъ подвигахъ, связывали съ ихъ именами имя своего полка, невольно подчинялись обаянию ихъ славы, съ гордостью говорили о нихъ, делали ихъ предметомъ полковыхъ преданий…». //история нижегородского драгунского полка//.

Оставаясь служить на Кавказе, но участия в боевых действиях не принимал. Прослужив во вновь сформированном элитном Кирасирском полку меньше года (при чем четыре месяца пробыл в отпуску), в 1824 г. он был переведен в сформированный тогда лейб-гвардии. Гродненский гусарский полк и в следующем году произведен ротмистром.

27 апреля 1825 года получил высочайшее благоволение среди других офицеров за отличие на параде состоявшемся в городе Варшаве в присутствии Николая I. 26 апреля, и особенно за отличное состояние полка по кратковременном сформировании оного, 18 мая благодарность за дивизионное учение, а 20 мая за смотр войск, 19 мая при выступлении войск. Через семь лет, когда здоровье его восстановилось, он посвятил себя общественной службе; будучи избран предводителем (до него эту должность исправлял отец жены барона Николай Куликовский) Валковского уезда (Харьковская губерния) на трехлетие с 1 января 1835 г., по окончании срока, он был вновь избираем еще два трехлетия. В этом уезде у него с женою было имение в 881 десятин земли и 190 душ, это имение приданое. И кроме того, в Полтавской губернии он владел 1900 десятин земли и 50 душами крестьян. С 1837 года в течении двух лет исполнял обязанности предводителя губернского дворянства Харьковской губернии. В 1841 г. Розен был назначен председателем Харьковской казенной палаты, а затем и членом совета Харьковского института благородных девиц по хозяйственной части. Занимая безвозмездно последнюю должность, в 1843 г. он был награжден бриллиантовым перстнем с вензелем Государя, а через два года – чином статского советника. По Высочайшему повелению, с Ноября 1847 г., сверх жалованья по должности председателя Харьковской казенной палаты, Розен получал и пенсион, данный ему при увольнении из военной службы. Помимо ордена святой Анны 2 степени и затем Императорской короны к нему, знаков отличия за беспорочную службу и Высочайших благоволений, Розен получил в 1850 г. искреннюю благодарность министра финансов «за доведение подведомственных ему частей казенной палаты до возможной исправности». За службу по званию члена совета Харьковского института, в 1858 г. он был произведен в действующие статские советники, а в 1860 г. награжден орденом святого Владимира 3 степени с мечами. В следующем году Император Александр 2 посетил Харьков и в день своего тезоименитства, 30 августа, снова удостоил его Монаршею милостью- орденом святого Станислава 1 степени.

Он был известен как очень храбрый и доблестный воин, и дружил в свое время с самыми просвещенными людьми России, в числе которых был Вильгельм Карлович Кюхельбекер, однополчанин по Нижегородскому Драгунскому полку барона Розена по Кавказу. Только на третий год исследований удалось обнаружить изображение барона Розена М. К. в книге «Исторический очерк деятельности харьковского института благородных девиц» автор Н. Жебылев, издано в Харькове. 1912 г.

Кюхельбекер Вильгельм Карлович – выходец из немцев Эстонии, посвятил своему другу и сослуживцу барону Розену М. К. стихотворение «К барону Розену» написанное в Георгиевске 1822 году и опубликованное в журнале «Мнезонина» в 1824 году:

Къ Барону Розену

Въ дороге жизни на мгновенье.

Землякъ я встретился съ тобой

И полюбилъ тебя душой

И грустно для меня съ тобою разлученье!

Одной подвластны мы судьбе:

Ко мне она была сурова,

Не слишком ласкова къ тебе;

Но что прошло, о том ни слова!

А разве ныне оживлю

Минувшей младости златые наслажденья

И ихъ спасу на мигъ от жадного забвенья!

О милый мой какъ я мечтать люблю

О пышныхъ берегахъ, о рощахъ морфонтена!

Какъ часто уношусь я въ даль,

Въ Сенклуские леса, въ приветливый Версаль!

И для тебя всегда любезна будет Сена:

Когда шумели тамъ славянские знамена.

И на заре своей

Ты лавръ уже успелъ сорвать между мечей.

Отъ брани отдыхалъ средь новыхъ ты друзей

Въ объятияхъ любви, средь сладостного плена!

Но не въ одномъ чужомъ краю

Съ твоей мечтой моя должна слетаться дума:

Но оба ль помнимъ мы и здесь страну свою —

Хранимую всегда от Браней и отъ шума?

Быть можетъ, скоро ты увидишь те луга-

Луга Эстонии и мирной и счастливой.

Где я не зналъ, что есть тоска.

Отъ коихъ рано насъ отторгнулъ рокъ ревнивой!

Ты скоро ихъ увидишь, друг.

Прекрасныхъ девушекъ, пастушекъ светлоокихъ!

Землякъ! Когда тебя обстанетъ милыхъ кругъ

И спроситъ о странахъ далекихъ, —

Забудешь горы ты, стремнины и утесы,

И сечи быстрые и сумрачный Кавказъ,

Исчезнутъ для тебя чеченцы и черкесы:

Весь миръ твой будетъ взор прелестныхъ, тихихъ глазъ:

Землякъ, – я не сержусь, – не вспомнишь ты о насъ!

Однополчанином и приятелем (будущие свояки) с 1823 года барона Розена по Кирасирскому полку был, П. А. Александров (сын в.к Константина). Розен в 1835 году женился во втором браке на дочери камергера А. А. Щербатова, на (фрейлине императрицы) Наталье Александровне Щербатовой, которая считалась одной из самых красивейших женщин тогдашнего Петербурга (так записал в своем дневнике Лермонтов М. Ю.), и была двоюродной сестрой В. Ф. Одевского (1773—1851) поэта и участника декабрьского восстания (1825 г). Она родила барону Розену М. К. сына Александра (1840), Михаила (1841), и дочь Александру (1843), сыновья умерли малолетними. Неверно как-то с этим связано то, что баронесса Наталья Розен – Щербатова пожертвовала крупный алмаз для украшения Ризы Озерянской, иконы Божьей матери, покровительницы Харькова. Известная в народе своими чудотворными свойствами. //История Озерянской иконы «Покровский вестник» 1892 г.//

Сын барона, Александр в 1855 году был определен на учебу в Харьковский университет и будучи студентом первого курса при странных обстоятельствах умер. В харьковском архиве сохранились документы, в которых пишется, что по настоянию преподавателей тело Александра Розена было эксгумировано, так как было подозрение что он был отравлен и в Харьковском университете была проведена экспертиза на содержание яда в теле умершего. Отравление не подтверждено. возможно, с этим было связано смерть Натальи Розен в 1857 году. Мать скорее всего не пережила утрату второго сына.

Единственный ребенок, доживший до старости дочь барона Розена Михаила Карловича и Натальи Александровы Щербатовой это их дочь – Александра Михайловна Розен (1842—1931), вышла замуж за князя Николая Николаевича Гагарина (1838—1881).

Владимир Федорович Одоевский-посвятил Наталье Розен стихотворение «Отчаяние Любви»:

Над шумным потоком,

Упавшим с высокой гранитной скалы, где в мраке глубоком

Кипели, ревели средь бездны валы;

Где сосны столетни, нагнувшись стояли,

Безмолвной пустыни ничто не живит

И только зловещие птицы летали —

Там юноша в грусти прелестный сидит

И мыслит: «где радость? Где счастье девалось?»

Где призраки слезы, блеснувшие мне?

Увы!… все исчезло – навеки умчалось,

Подобно увядшей с утеса волны….

И что пред мною!…

Исчезла любовь…

И сердце, навеки убита тоскою…

Погибшая радость не явится вновь!..

Свершилось! … Здесь в бурном потоке – могилы…

Коварный свет скоро забудет меня…

Любовь! ты мне счастием некогда льстила..

Погибла, погибла надежда моя!…

Вздохнул – и сокрылся

Навеки в днях —

Шум волны повторился

Далеко в лесах…

Какая же горесть могилу изрыла?

Друг милый!.. вот участь несчастной любви!

Ах! Бедность от милой его отлучила,

Потух и жар славы, пылающий в крови!..

Друг милый! Ужасно

Не сметь полюбить…

А гибнет надежда – тогда все напрасно…

Кто может погибель ея пережить?

(Согласно архивных записей Харьковской губернии) в 1841 году воспитатель Айбулата, барон Розен купил дом в центре Харькова, который сохранился и ныне по улице Сумская д. 21, в котором часто бывал и жил Айбулат, во время отпусков. Дом перешел по наследству к третьей жене барона Розена М. К. (Аграфена Ивановна Фон-Розен, дочери помещика Ивана Евдокимовича Шидловского предводителя дворянства Старобельского уезда, в РГИА найдено завещание, написанное в 1879 г.) она пережила Барона Розена на 10 лет, по которому она завещала этот дом одному из Розенов.

В дневниках Пушкина А. С. несколько раз упоминаются сестры Щербатовы, например: «…1 марта 1831 г. участвовал в санном катании, устроенном С. И. и Н. С. Пашковыми вместе со своей матерью Прасковьей Сергеевной Щербатовой (Одоевской) и были Анна и Наталья Щербатовы…».

А также в своих дневниках о сестрах Щербатовых несколько раз упомянул и поэт Михаил Лермонтов, сестры считались светскими львицами.

Неизвестный юноша-поэт. 1833 год. (РГАЛИ).

Неизвестный молодой поэт. 1844 г. Художник Бутковский? (ГЛМ)

Атрибутированного опубликованного прижизненного портрета или фото Айбулата обнаружить не удалось. Также нет и словесного портрета. Поэтому описание внешности Айбулата будет скорее собирательным нежели точным. Рост средний 177—180, тонкая талия, волосы темные вьющиеся с оттенком рыжеватости, нос продолговатый с небольшой горбинкой, лицо чуть смуглое, предполагаю что в 17—19 лет пробовал носить усики, предполагаю что он носил трость, густые брови, длинные ресницы, карие глаза, пожалуй пока все. Так как я не теряю надежды все таки найти изображение Айбулата в ходе дальнейших исследований. несколько вариантов портретов все таки я решил напечатать, хоть никого уверять, что это изображение Айбулата и не собираюсь чем то мне показались близки эти неизвестные люди.

Барон Розен по мере своих возможностей, в деньгах Айбулату не отказывал и предполагаю что одет Айбулат всегда был по моде и не хуже, других столичных коллег поэтов, а то и лучше, как он пишет в своих стихах, это и дорогие вина и рестораны.

У Айбулата был свой слуга которого звали Иван, это тоже дань столичной моде иметь прислугу, и барон не желая выделять своего воспитанника из среды аристократии куда он ему всячески помогал интегрироваться как это сказали бы в 21 веке. Нанимать слугу в Петербурге было накладно и он его прислал из своего Харьковского имения, и Айбулат скорее всего у знакомого заказал хорошее платье для слуги, но отношения у них были скорее дружеские.

В Петербурге предположительно, Айбулат первый раз побывал в конце 1828 в начале 1829 года его с собой естественно взял с собой М.К.РОЗЕН без воспитанника почти ни куда не выезжал, очень часто ездили в СПБ и Москву где они подолгу жили в доме Александрова. Вторая поездка Айбулата в Спб через Москву останавливаясь у друзей Розена, в том числе у Греча и более длительная это поездка в 1834 году с М.К Розеном на свадьбу П.К.Александрова, жил в его доме на Исаакиевской площади. Этим временем датируется визитная карточка барона Розена обнаруженная в бумагах редактора Краевского. А.А в (РО РНБ СПб). В этих поездках в доме графа Александрова П.К предположительно, состоялось знакомство Айбулата с Пушкиным. А.С

Дважды в 2012 и 2016 году побывал в Харькове, в доме барона где он жил, ходил по старинным улицам и переулкам Харькова, я думал архив чем- то поможет, но кроме как о бароне ничего, про Айбулата в архивах Харьковской области не было, и в местных музейных фондах тоже ничего, в библиотеке имени Короленко и в отделе рукописей тоже ничего. Очень хотел поехать в Валковский уезд, где ты жил до 12лет, но я узнал, что деревни Николаевка уже нет, (и все же во вторую поездку в 2016 мне больше повезло мои Харьковские друзья помогли) и там остатки бетонных камней, ровное поле, даже старожилы еле помнят, где стоял дом барона Розена. Они помнят из рассказов своих предков, что немец-помещик покупал навоз у крестьян (это подтвердилось архив Харькова) и разбрасывал его по полю, и у него был хороший урожай, и многие вокруг стали так делать, в имении было три пруда. Мне, почему то показались эти места очень похожими на Дада – юрт с видом на Терек и большими холмами, может и юному Айбулату казалось также, глядя зеленые холмы Харьковские и вспоминал может из детства приТеречные плододородные покатые гребни, В Харьковской губернии с 15 века жили потомки «Черкасов» переселившиеся из Прибалтики каким то образом выходцы из Кавказа очутившись на службе у Литовских князей аж в 13 веке, просят Русского царя (РО РГБ) о подданстве кое им было дано и разрешение поселиться в Изюмском и Валковском уездах Новослободской Украины, ныне Харьковской губернии места по тем временам для Московского царства очень неспокойные, скорее всего они явились живым заслоном от крымских татар. Так вот скорее всего потомки именно этих Черкасс числились и среди крестьян, подведомственных Барону Розену.

Дневники П. Н. Ермолова в РГАДА ф. 1406, оп. 1.

«…22 декабря 1836 г. Середа. Опять морозъ сегодня вечеромъ до 20 градусовъ холоду, все утро толкование объ доме, были у меня Розенъ съ поэтомъ чеченцомъ, Д. Давыдовъ и Масловъ…»

Резиденция Цесаревича Константина в Варшаве

Творческие отношения Айбулата

Щербинин Михаил Андреевич

В Харьковской губернии, где Айбулат жил (в деревне Никольское, Валковского уезда) в имении барона Розена. В 13 лет Айбулат познакомился с Михаилом Андреевичем Щербининым (1798—1841) – несколько лет исполнял обязанности гражданского губернатора Харьковской губернии. и его супругой Елизаветой Павловной Щербининой к которым часто в гости ездил в имение Бабаи, Айбулат был к ним очень привязан. //Михаил Андреевич заботился о жене, отзывался о ней с любовью, делал ей сюрпризы и любезности, самое имение свое назвал в ее честь (Елизоветполь), воздвигнул на островке нижнего пруда, в рощице из пирамидальных тополей, храм с надписью на фронтоне крупными золотыми буквами: «ЛИЗЕ» (Храм этот имел вид круговой галереи из двойного ряда колонн; посредине был фонтан. На одной из колонн К. Айбулатный, посвятивший не мало стихотворений Елизавете Павловне, начертал следующие строки:

«Издревле храмы посвящали

У грековъ лишь однимъ богамъ,

Но нынче женщины богами стали-

И Лизе посвященъ сей храмъ.»

Щербинины жили широко. По четвергам в их «Елисаветполь» съезжались на обеды. Во дворе на высокой мачте, окрашенной цветами Щербининского герба, развевался флаг, указывавший, что хозяева- дома; флаг был виден за девять верст из самого Харькова…»

«…Когда Щербинины жили в Бабаях, их окружало веселое молодое общество. Сохранилось довольно забавное описание, в стихах и прозе (описание это принадлежит перу француза Martigny, служившего в Щербининской семье гувернером) одной прогулки в соседний хорошевский монастырь… – Часть этой молодежи переселилась в Елизаветполь, где кроме того в разное время гащивали и посторонние, между прочим Лев Сергеевич Пущкин, служивший в одно время в соседнем Чугуеве, в гусарах, Известный посредственный стихотворец Константин Айбулатный, попечитель Харьковского округа граф Головкин, француз Деларю, ухаживавший за Елизаветою Павловной еще в бытность ее, молодой девушкой в Париже и другие. Проездом через Харьков, с Михаилом Андреевичем виделись: старый его товарищ и знакомец Пушкина – Н.И.Шениг; граф Толстой, вероятно «Американец», тоже хорошо известный Пушкину; барон Дельвиг, пробывший здесь с женою некоторое время в 1828 г; испытанный друг дома Щербининых сенатор Горголи и другие.//

В апреле 2016 года мне удалось посетить имение Щербининых в Бабаях и Карачевке. Тот самый дом в Карачевке, в котором жили Щербинины и часто бывал Айбулат сохранился. В нем сейчас находится управление лесничество, прекрасно сохранились и многовековые дубы и другие деревья, которые помнят Айбулата и других гостей этого имения. Сохранился и пруд, но не сохранилась беседка на фронтоне, которой Айбулат начертал свои стихи. Ныне пруд и дом Щербининых разделяет автомагистраль Харьков-Симферополь, а имение в Бабаях, в котором также связана история великого славянского философа Григория Сковороды, разрушается прямо на глазах. В этом великопамятном доме расположено общежитие с туалетами во дворе, грязь, мусор, в общем насколько это возможно я пристыдил местных исследователей чтобы они достучались до каких нибудь властей или меценатов, чтобы прекратили это издевательство над памятником культуры.

А. С. Пушкин посвятил Щербинину несколько стихотворений:

(«Житье тому, любезный друг…», «Щербинину»), 1819г.

В свою очередь Елизавета Павловна Щербинина была родной сестрой полковника Петра Павловича Каверина (1794—1855), довольно близкого знакомого Пушкина, которому тоже посвятил несколько стихотворений («Забудь, любезный мой Каверин». «В нем пунша и войны кипит всегдашний жар». Двоюродным братом Михаила Андреевича Щербинина приходилсяпоэт и герой России Денис Давыдов, так как его мама Елена Андреевна Давыдова урожденная Щербиниина. Двоюродным братом Дениса Давыдова приходился да-да Ермолов Алексей Петрович, его мать в свою очередь урожденная Давыдова. Так что целый клубок знакомств юного Айбулата Константина в Харькове, Полтаве, Чернигове, были поэтически обширны, и полезны, с многими знакомыми по Украине отношения Айбулат поддерживал и во время своего жития в Петербурге. Очень жаль, что не удалось обнаружить эти «многочисленные» стихи посвященные Елизавете Щербининой упоминаемые в книге и письма и дневники Айбулата в период проживания в Харькове с 1827 по 1834 годы. Архивы национальной библиотеки Украины, ни в историческом архиве Украины дневников Елизаветы Шербининой ни в каком виде найти не удалось. Только письма Шербинина на французском языке адресованные Юзефовичу и в них Айбулат не упоминался. про Елизавету Павловну удалось узнать только то, что у нее сестра Мария, которая была замужем за Олсуфьева Александра Дмитриевича (1790—1853) – камергер, а другая сестра Елена была замужем за Малышевым Иваном Захаровичем (1789—1830) —богатый человек, меценат, петербургский знакомый А. С. Пушкина. Также надо отметить, что Михаил Андреевич Щербинин являлся двоюродным братом Алексея Петровича Ермолова, сопровождал его во время поездки в Персию. А также сыном сестры Елены, являлся поэт, гусар Денис Давыдов.

Пушкин А. С. хоть сам и не был в Харькове, несколько раз собирался посетить Харьков и Харьковский университет. Его уже много раз звали посетить Харьков его друзья Р. И. Дорохов, М. А. Щербинин, его брат Л. С. Пушкин //

В. Моисеенко – исследователь сообщает: «По пути Пушкину удалось уточнить, что Дорохов и его друзья уже воюют на Кавказе, а друг его молодости Щербинин негласно находится под следствием по доносу подпрапорщика Курилова, обвинявшего его перед начальством в распространении вольнолюбивых Пушкинских стихов, и через несколько недель Пушкин нашел на Кавказе, а со Щербининым встретился в конце того же 1829 года в Петербурге».

В историческом архиве Украины в обширном (ЦГИАУ) фонде Юзефовича Михаила Владимировича – (1802—1889) – публицист, поэт, близкий знакомый Пушкина, Грибоедова, председатель Киевской археографической комиссии. Я сам читал письма Льва Пушкина, Руфина Дорохова, Михаила Шербинина в письмах служившему тогда в Чугуеве Ротмистру Юзефовичу. Несколько писем руководство архива мне любезно сканировали, хотя эта переписка давно уже опубликована ицитируется во многих научных трудах, людьми которые эти письма в живую не видели, я посчитал, что необходимо иметь в своем личном архиве хотя несколько страниц этой действительной красоты.

Дорохов Руфин Иванович (1801—1852) поэт, известный дуэляант, с которым Пушкин должен был встретиться в Харькове, в 1827г. согласно донесению ректора Харьковского университета И. Я. Кронеберга, Дорохов распространял в Харькове и Чугуеве вольнолюбивые сочинения, и состоял в переписке со ссыльным А. С. Пушкиным. В таких же вольнолюбивых мыслях и распространении запрещенных -стихотворений Пушкина А. С. состояли Щербинин и Каверин, и Л.С.Пушкин. С 1827—1833 годах Дорохов Р.И и Л. С. Пушкин служили на Кавказе в Нижегородском Драгунском полку и оба завоевали славу доблестных и опытных воинов, особенно проявили себя во время Персидской и Турецкой войн 1827—29 гг. В августе 1829 г. Р. И. Дорохов встретился с Пушкиным А. С. в городе Владикавказе, общался с ним по пути в Минеральные воды (особенно у них получалось играть в карты на деньги). По свидетельству их попутчика М. И. Пушина, Пушкин находил «тьму грации в Дорохове и много прелести в его товариществе»; ему он адресовал дружескую эпиграмму «Счастлив ты в прелестных дурах,/ В службе, в картах и в пирах…». Р. И. Дорохов, находясь в ближайшем дружеском окружении Лермонтова М. Ю. находясь на лечении в Пятигорске вместе с Л. С. Пушкиным пытались предотвратить дуэль с Н. С. Мартыновым. Совместно с Л. С. Пушкиным участвовал на похоронах Лермонтова в Пятигорске. (Где Дорохов побил священника, который отказывался провести отпевание поэта под предлогом того, что Лермонтов не был причащен). Лев Сергеевич Пушкин (1805—1852) – младший брат поэта, по словам его современников человек огромного поэтического таланта. В Харькове жил еще один знакомый – участник войны 1812 года поэт В. Ф. Раевский, которого Пушкин 5 февраля 1825 году предупредил о неизбежном аресте, после которого Раевский стал «первым в истории декабристом».

Маркевич Николай Андреевич. В Украине молодой Айбулат знакомится с Николаем Андреевичем Маркевичем (1804—1860) поэтом и этнографом, которому посвятил стихотворение «Н. А. Маркевичу» :

Николаю Андреевичу Маркевичу

Эраты благосклонной жрецъ

Любимецъ счастья, и природы

И другъ угаснувшей отечества свободы,

Я для тебя, пленительный певецъ,

Модъ, легкий шепотъ вдохновенье

Пою. И жаръ моей души

Согретый музою въ тиши

Домчится до тебя подъ сень уединенья.-

И этимъ стихъ нестройный мой

Займетъ тебя досужною порой,

Воспоминанье въ душе твоей прольется-

И опытность твоя приветно улыбнется;

Тогда, не нуженъ мне венецъ,

Не дамъ своихъ надеждъ я миру;

Къ чему, когда мою задумчивую лиру

Венчалъ – пленительный певецъ?…

Счастливы Гетманы съ толпами удалыми

Ты пелъ ихъ буйные дела,

И те места, где вольность ихъ цвела

Съ родными песнями, съ громами роковыми

Ты для потомства передалъ

Поверья родины счастливой, —

И стихъ твой въ вымыслахъ игриво,

Звучалъ, пленительно звучалъ!

Пускай презренные Зоилы

Сберутъ свои враждебны силы

И бросятъ на тебя свой ядовитый громъ: Безумные, они не знаютъ

Что стрелы зависти слабеютъ, упадаютъ

Передъ пленительнымъ певцомъ.

Не спрашивай, кому весной младые девы

Плетутъ бессмертия венецъ; Я знаю: за твои прекрасные напевы, —

Тебе, пленительный певецъ!..

//РГАЛИ дело 2567 оп. Ед. к 1, Айбулат К.. В документах Оксмана Ю. С.//.

(Вставить автограф Айбулата оригинал 3, 4. И портрет Маркевича)

В дневниках Маркевича (ИРЛИ) С-ПБ найдена запись Маркевича «Приезжалъ Айбулатный, привозилъ пиесу прочитать». //Я изучил очень много архивных записей, многочисленных дневников Маркевича, надеясь обнаружить более подробные детали их знакомства и отношений Маркевича и Айбулата.

В 1840 Маркевич приезжает в Петербург, примыкает к кружку М. Глинки (Маркевич для его «Руслана и Людмилы» «добавочные стихи» под Пушкина), К. П. Брюллова, Н. В. Кукольника, знакомится с Э. И. Губером, Гребенкой, а Т. Г. Шевченко, посвятил Маркевичу стихотворение «Бандуристе, орле сизий» (1840). Ученик знаменитого ирландского пианиста и композитора Дж. Филда, Маркевич сочинял мазурки, вальсы, романсы, на стихи Шевченко.

Например в РГАЛИ ф. 1345 хранится рукописная книга в красивом кожаном переплете Маркевича Н. А. в 651 страницу о литературе и поэзии о писателях, поэтах, о критикахтого периода, я ее прочитал всю, но почему то у Маркевича не нашлось места для того чтобы упомянуть хотя бы строчкой, ни жизнь, ни творчество Айбулата. Эта книга Маркевича не была опубликована, наверно потому что как мне показалось в ней мало интересного для литературоведения. Айбулат скорее всего несколько раз бывал у Маркевича в Туровке как выяснилось, что у М. К. Розена и в Полтавской губернии было небольшое имение. В 2016 году во время посещения архивов Украины мне мало что удалось найти про жизнь и творчество Маркевича. Я хотел посетить деревню Туровку, но там даже нет музея Маркевича. Почему то мне казалось, что Маркевич сделал вклад в культуру Украины.

Жуковский Василий Андреевич (1783—1852) – поэт, просветитель, переводчик, литературный критик.

(Вставить портрет Жуковского и оригинал фото 1)

Исследовав много архивных документов Жуковского и публикаций о нем, взаимосвязь Айбулата с Жуковским обнаружить не удалось, но однозначно они были знакомы.

Айбулат посвятил стихотворение «Послание отцу по музе»:

Позволь, Жуковский, сыну лени

Позволь поклоннику стиховъ

Вступить въ число Твоихъ сыновъ; Среди Твоей приветной сени

Внимая богу песнопений, —

Учиться языку боговъ!

Я въ путь иду …. мне все равно

Какъ светъ мои напевы встретитъ.

Съ хвалой ли громкой, съ бранью ль; но

Когда Твой взоръ меня заметитъ,

Когда мне въ душу и на грудь,

Твое благословенье ляжетъ:

Высокий жребий, славный путь,

Быть можетъ, лира мне укажетъ.

И я съ улыбкою отдамъ

Тебе безсмертья лучъ отрадный, —

И мой венокъ – венокъ наградный

Я положу къ Твоимъ ногамъ! ….

Библиографические сведения для «русской энциклопедии художественной литературы и искусств».

В Пушкинском доме С-ПБ была обнаружена, разукрашенная узором открытка со стихами Айбулата «Моя красавица», тщательно разрисованная, скорее всего женской рукой, стихи о любвиАйбулата скорее всегобыли очень популярны, особенно среди молодых девушек.

Тетрадь принадлежавшую неизвестному жителю Петербурга 19-века и среди записанных стихотворений Пушкина, Лермонтова, Вяземского, и других известных авторов – современников Айбулата, было также стихотворение «Галей-мирза» и мне это очень было радостно, что истинные ценители русской поэзии воспринимали творчество Айбулата на должном уровне.

В Литературном музее Пушкина в Москве в тетради некоего «Д.К» аккурат между стихами Пушкина и Лермонтова вписано стихотворение Айбулата «Красная» под другим названием «Chanson», скорее всего этот «Д. К.» был композитором, судя по подборке стихотворений в тетради.

Шаховской Иван Николаевич

В архиве государственного литературного музея Москвы в бумагах, принадлежавших князю Шаховскому Ивану Николаевичу* (1832—1872), служившему в русском посольстве в Голландии, одной из служебных обязанностей Шаховского являлось, выявление, авторов и произведений имеющих читательскую востребованность для Европейских издательств, предполагаю что Айбулат, как поэт также был читаем и за пределами России. Не теряю надежды прочитать стихи Айбулата и на Европейских языках. Так, мною обнаружена, красивым почерком князя Шаховкого рукопись как, тогда говорилось (список) стихотворения Айбулата К. «Смерть» под другим названием « К ней», рядом в столбик список стихотворения «Разлука» М. Ю. Лермонтова. Опять один из просвещеннейших людей, тогдашней России сделал двух поэтов «соседями», пусть даже на полях бумажной страницы.

Попов Петр Александрович

В документах РГАЛИ, фонд 2591, Попов Петр Александрович* (1825—1888г), протоирей, миссионер, просветитель, в его бумагах найден рукописный список стихотворения К. Айбулата «Смерть» и там же ниже пишется, что написано у графини Хвостовой, Е. А. Сушкова (Хвостова) – мемуаристка, написавшую книгу «Воспоминания о Лермонтове».

Павлов Ипполит Николаевич.

Особенно много шума наделало перепечатанное стихотворение «Смерть» журнал «Русское обозрение» СПб в 1896 году, подписанное как неопубликованное стихотворение Лермонтова М. Ю. Найденное в бумагах Ипполита Николаевича Павлова* (умер в 1882г.) педагога и журналиста.

Редакция журнала даже обратилась с письменными извинениями перед читателями, что не проверив досконально авторство стихотворения напечатали это произведение «написанное бароном Розеном и под его псевдонимом «Ай-Булатъ», напечатано в литературных прибавлениях к русскому инвалиду еще в сороковых годах. Цитата из статьи (стилистика и орфография сохранены). Мне кажется что будет интересно читателю прочитать эту статью по поводу публикации 1896 года. Под заголовком – (По поводу стихотворения, приписываемого М. Ю. Лермонтову).

«Въ прошлой (апрельской) книге (журнал) Русского Обозрения мы напечатали несколько заметокъ, извлеченныхъ изъ записной книжки покойного И. Н. Павлова. Среди нихъ встречается, между прочимъ, стихотворение, приписываемое М. Ю. Лермонтову, но не вошедшее ни въ одно изъ его изданий.

Нисколько не стоя за несомненность принадлежности Лермонтову этого стихотворения, не взыскавъ даже пока вовсе своего мнения по этому вопросу, а предоставивъ решение его «специальнымъ исследованиямъ и знатокамъ», мы, темъ не менее, решили напечатать стихотворение на видномъ месте журнала, съ единственною целью обратить на него возможно большее внимание и темъ содействовать скорейшему выяснению вопроса о немъ.

Цель наша до известной степени достигнута: стихотворение замечено, возбудило толки, перепечатано большинствомъ газетъ. Что же касается собственно вопроса о принадлежности или непринадлежности этого стихотворения Лермонтову, то кому именно, – то въ печати по этому поводу, сколько намъ удалось заметить, высказалось пока одно лишь (газета) НОВОЕ ВРЕМЯ, заявивъ, что стихотворение написано барономъ Розеномъ и подъ псевдонимомъ «Ай-Булатъ» напечатано въ (газета) ЛИТЕРАТУРНЫХЪ ПРИБАВЛЕНИЯХЪ къ РУССКОМУ ИНВАЛИДУ еще въ сороковыхъ годахъ.» Спешная и неотложная редакционная работа помешала намъ пока личнопроверить заявление почтенной петербургской газеты, не нашедшее, къ сожалению, нужнымъ ни указать номеръ, ни даже точно обозначить годъ упомянутого ею издания.

Считаемъ также не лишнимъ привести здесь следующия два письма, полученныя нами отъ читателей нашего журнала и касающиеся поднятаго нами вопроса:

«Милостивый государь, господинъ редакторъ!

Напечатанное въ апрельской книжке издаваемого вами журнала стихотворение «Смерть» я зналъ наизусть не менее сорока летъ назадъ, и почему-то оно до сихъ поръ хорошо сохранилось въ моей памяти, такъ что я встретился съ нимъ какъ съ добрымъ старымъ знакомымъ, напомнившимъ дни юности. Стихотворение это было напечатано, если не ошибаюсь, въ издававшемся тогда журнале БИБЛИОТЕКА ДЛЯ ЧТЕНИЯ, и тамъ начиналось такъ: «Она придетъ неслышно и незримо…». Кто былъ авторомъ означенного стихотворения, я не могу припомнить (не Эдуард или Губер?), но во всякомъ случае едва ли М. Ю. Лермонтовъ, такъ какъ разъ оно было въ печати, то давнымъ давно вошло бы въ составъ его сочинений.

Позволяю себе обратиться къ вамъ съ этимъ заявлениемъ, считая важнымъ все, что касается Великаго поэта, и желая возстановить истину, если въ данномъ случае (какъ я думаю) произошла ошибка.

Примите уверение въ совершенномъ уважении, съ которымъ имею честь быть, вашъ покорнейший слуга.»

П. Румянцевъ.»

«Милостивый Государь!

Сейчасъ получилъ апрельскую книжку (газета) РУССКОГО ОБОЗРЕНИЯ, въ которой естественно обратилъ первое внимание на стихи М. Ю. Лермонтова. Прочелъ о нихъ и несколько словъ у И. Н. Павлова. Эти самые стихи въ 1883 году были напечатаны въРАДУГЕ (№2), издание покойного Н. П. Гилярова-Платонова, со странною подписью «Росиньоль», причемъ о нихъ не было никакого сообщения отъ редакции. Привожу полный текстъ стихотворения изъ РАДУГИ, подчеркивая места, не сходныя съ напечатаннымъ у васъ.

Помню, мы читали это стихотворение еще въ Лицее, и тогда оно насъ удавило своею силой.

Любопытно знать: откуда взяла эти стихи РАДУГА и кто это «Росиньоль»?

П. Бобровъ»

Кроме того, одинъ из нашихъ читателей сообщилъ намъ устно, что онъ читалъ это стихотворение въ журнале «РАЗВЛЕЧЕНИИ»конца шестидесятыхъ или самого начала семидесятыхъ годовъ, издание Ф. Б. Миллера. Стихотворение это до того ему понравилось, что онъ запомнил его наизусть. Фамилии же автора не помнитъ.

Наконецъ, намъ лично удалось узнать, что въ последний разъ стихотворение это напечатано было въ июле 1894 года, уже за подписью М. Ю. Лермонтова, въ первомъ нумере (тогда только что около двухъ месяцевъ) ежедневной газеты ВЕЧЕРЪ, откуда перепечатано было и въ МОСКОВСКИХЪ ВЕДОМОСТЯХЪ, какъ новое стихотворение Лермонтова, безъ всякой особенной оговорки, – но прошло тогда какъ-то совершенно незамеченнымъ. Въ газету ВЕЧЕРЪ стихотворение было доставлено сыномъ покойнаго И. Н. Павлова, Д. И. Павловымъ, и извлечено имъ изъ той же записной книжки его отца, изъ которой попало и къ намъ.

Такова странная и загадочная судьба этого стихотворения. Заняться разгадкой и выяснениемъ ея было бы не безъинтересно во многихъ отношенияхъ.

Муратова Ксения Дмитриевна (1904—1998) – литературовед, библиограф, к моей радости удостоила своим вниманием Айбулата, правда немного переиначив имя по «лермонтовски» АКБУЛАТ в «Истории русской литературы 19-го века» 1962 г. – это помоголо мне найти следующую статью Бродского. Н.Л.

Бродский Николай Леонтьевич (1881—1951) – пушкинист, лермонтовед.

Эту статью написанную Николаем Леонтьевичем Бродским опубликованную в 1939 году «Литературный критик», считаю не случайно столь известный историк литературы особо ярко выделил Айбулата К. М. и даже считаю неслучайностью что Айбулата Бродский поставил впереди даже А. Майкова и даже более ближайшим сотрудником Краевского это лишний раз подчеркивает, что хоть Айбулат был мало упоминаем после смерти, при жизни своей в литературных кругах играл важную и видную роль и достойное своего таланта место. Вот строки этой статьи:

«Отклики на смерть Лермонтова»

«…Если стихотворение Айбулата К., может быть, не могло появиться вследствие резкого тона по адресу убийцы Лермонтова, то стихотворение А. Майкова не увидело света только потому, что редактор журнала знал отношение шефа жандармов Бенкендорфа к убитому поэту и, вероятно, не пытался обращаться за разрешением в цензурный комитет: Лермонтов рассматривался в Зимнем дворце еще более неугодным, беспокойным и неблагонамеренным, чем Пушкин…»

…Стихотворения Айбулата печатались в «Отечественных записках» в тех же книжках, где появлялись стихотворения Лермонтова: в 1839 году, т. III, Лермонтов напечатал «Ветку палестины», «Не верь себе», «Русалку»; Айбулат – стихотворения «Адриатика», «Нищий»; в т. V «Три пальмы», там же «Два вопроса»; в 1841 т. XVI – «Последнее новоселье», «Кинжал»; там же «Одалиска» Айбулата….»

«Памяти М. Ю. Л.»

Еще столь полная и слез и содроганья

Над урной славного поэта моего,

Россия теплою улыбкою вниманья

Почтила юного преемника его.

Он поднял сладкие в народе песнопенья,

Наитием божественным горя,

И каждый стих его был гордою ступенью

Любимого бессмертьем алтаря.

***

А ты совершил подлейшего убийства

Свой святотатственный удар;

И жажды адской кровопийства,

Как демон злой, со смехом залил жар,

Не пощадив певца, ни струны золотые,

Ни русского ума надежды дорогие.

И что ж, доволен ли злодейством, наконец?

Позорнейшим проклятием отчизны?

Перед тобой блистательный мертвец

С рукою на груди, с улыбкой укоризны,

Облитый кровью, поверженный в пыли,

И завещающий в наследье роковое

Тебе смертельных мук отчаянье немое,

С названьем каина, по всем концам земли.

***

Но вечный мир певцу, под снеговым Кавказом

У Пятигорских струй! Пусть вечный ропот их

Тебя там усладит отрадным пересказом

О грустной памяти родных, друзей твоих!

И, может быть, твоих высоких вдохновений

Немногие следы пройдут из века в век,

И тихо опершись о сумрачный Казбек

Утешен будет твой осиротелый гений.

***

А ты, отверженец людей!

Где б ни был ты, во всей вселенной

Предстанет пред твоих очей

Поэта труп окровавленный.

И вспомнишь ты убийства страшный миг,

И станет день и ночь испуганная совесть

Сплетать тебе ужасных дел твоих

Неумолкающую повесть.

Выполняя пожелание уважаемого литературоведа Бродского, и так как до 2018 года дневник Краевского так и оставался полностью не напечатанным, а только частично цитировался. Я решил его целиком вставить его в настоящее издание.

12 стихотворений на смерть М. Ю. Лермонтова. Неизданные

Лермонтовский музей. Отд. «VIII» № «6». Николаевское кавалерийское училище. От А. А. Краевского.

1-ый Благородный Пансион.

Милостивый Государь, Андрей Александрович! [Краевский]

Извините меня за нанесенное Вамъ мною безпокойство этимъ письмомъ. Посылаю Вамъ стихи мои. Если они действительно въ глазахъ Вашихъ окажутся достойными быть помещены въ издаваемомъ Вами журнале, то напечатавъ ихъ Вы меня очень обяжете. За симъ имею честь быть Вамъ Милостивый Государь покорный слуга И. Оболонский.

17 декабря 1845 года.

На смерть Лермонтова

Его уже нетъ, его уже нетъ.

Увы! Зачемъ отъ насъ онъ скрылся,

Такъ рано, въ лучшемъ цвете летъ,

Едва узнавъ людей и светъ

Онъ въ лучший миръ переселился.

Его ужъ нетъ, его ужъ нетъ.

* * *

Его ужъ нетъ, его ужъ нетъ.

Онъ умеръ… нетъ у насъ поэта!

Какъ славный Пушкинъ въ цвете летъ,

Погибъ и онъ къ несчастью света.

Злосчастный выстрелъ пистолета!

Его ужъ нетъ, его ужъ нетъ.

* * *

Его ужъ нетъ, его ужъ нетъ.

Онъ былъ правдивъ и въ немъ льстеца

Ни Царь, ни миръ не виделъ.

Любили девы въ немъ певца,

А миръ въ немъ гения предвиделъ.

Его ужъ нетъ, его ужъ нетъ.

На смерть поэта

Его ужъ нетъ! и онъ угасъ!..

Едва раздался вещий гласъ

Гармонические звуки —

Такъ полны жизненной науки:

И взглядъ высокий на людей,

На жизнь ихъ – полную страстей,

На все – что ядовито въ ней,

Что радостно и что высоко —

Рознил онъ, понялъ все глубоко

И въ тени передалъ своей…

Теперь карательнымъ стихомъ,

Упреки громъ онъ злу не броситъ;

Проникнутый святымъ огнемъ

Онъ какъ Архангелъ былъ съ мечомъ..

И верь поэтъ! Кто чувствъ постигъ

Еще въ груди; въ комъ жизнь кипитъ

Къ высокому святымъ сознаньемъ;

О! тотъ слезой и состраданьемъ

Тень вдохновенного почтитъ!…

Такъ не подкупный, ни лукавый,

Стихъ светлый – правдою звучилъ.

Россъ образованный внималъ

Любимцу музъ; и новой славы

Народа праведныхъ порывъ

Венокъ поэту завещалъ..

Толпу отъ гибельныхъ страстей,

Магического силой слова

Хотелъ сдержать онъ; но надъ ней

По прежнему злой гений, – снова

Разлить зло между людей.

Погасъ талантъ!. Его отъ насъ

Снесли въ далекую гробницу,

И нашу русскую денницу —

Сокрылъ враждующий Кавказъ!..

Теперь когда ночной порой,

Покинувъ звездъ блестящихъ рой

Звезда къ земле въ эфире мчится;

Тогда поэтъ, тогда мне мнится:

Что въ блеске новой красоты;

Твой духъ съ небесной высоты

Звездою светлою катится,

И гаснетъ въ тверди голубой

Съ преступной встретившись землей…

Посылаю Редакции Отечественныхъ записокъ стихотворение написанное на смерть М. Ю. Лермонтова. Если оно достойно внимания публики, то покорнейши прошу редакцию поместить въ одной изъ следующихъ книжекъ своего журнала, какъ дань памяти поэта украсившаго своими высокими произведениями Русскую Литературу итак много обещавшаго для ея самобытности.

26 Сентября. Тифлисъ.

На смерть М. Ю. Лермонтова.

Не обманула насъ молва

Ее печальныя слова

Не ложь – а правда! Горе, горе!

Во цвете сердца своего

Угасъ поэтъ. А у него,

Казалось, жизни было море!

У лиры звонкой, молодой

Такъ много было песенъ нежныхъ,

Небесныхъ, грустныхъ и мятежныхъ,

Такъ много мысли дорогой!

Какъ могъ бы онъ отчизне милой,

Дела и славу старыхъ дней,

Ее царей, ее детей,

Хранимыхъ тирою могилой,

Нас в песне спеть, иль рассказать

И осененъ благославеннымъ

Потомковъ полныхъ умиленьемъ,

Изъ века въ веки передать!

Но где жъ певецъ?..

Давноль онъ пелъ намъ Новоселье

Того, кто гибельной стопой

Полъ-мира обошелъ съ грозой;

Народа «жалкого» веселье

Забывшаго свой прежний стыдъ,

Которымъ целый векъ горитъ.

Давно ли онъ передъ Кавказомъ,

Когда луна въ живыхъ лучахъ

Плыветъ, какъ дева въ небесахъ

И водопадъ горитъ алмазомъ,

О жизни думалъ – и вдали

Века венокъ ему плели.

И сердце полное надежды

И силы мысли и любви

Горело пламенемъ зари!

Вотще!..

Безъвременно онъ вежда

Сомкнулъ надолго – навсегда.

Замкомъ могильнымъ заперта

Дверь храма светлыхъ вдохновений.

Друзья! вамъ грустно, что поэтъ

Осиротилъ и музъ и светъ,

И безъпоры покинулъ сени.

Где онъ на радость разцветалъ

И песни сладкия певалъ

Подъ шумъ восторговъ и волнений.

Что жъ делать. Все мы, за судьбой

Идемъ покорною стопой

Какъ идутъ вследъ за ночью тени.

Куда? Зачемъ? Къ чему ведетъ —

Она ответомъ намъ не шлетъ.

Споръ (памяти М. Ю. Лермонтова).

На скале, покрытъ плащемъ,

Умираетъ храбрый воинъ;

Грудь, пробитая свинцомъ,

Осененная крестомъ,

Тяжко дышитъ; кровь ручьемъ

Бьетъ изъ раны; взглядъ покоенъ

Уязвленнаго бойца.

Онъ хладеющей рукою

Держитъ лиру: – надъ землею

Льются тихою струею

Звуки воина – певца.

Онъ беседуетъ съ природой,

Исповедуетъ себя;

Онъ постигъ въ младые годы

Все униженья, все невзгоды;

Славу русскаго народа,

Умираетъ онъ, любя.

Но его ложилось око;

И среди полнолуной мглы,

На верху горы высокой,

Въ споръ вступивъ, въ споръ жестокой

Ангелъ неба светлоокой

Съ мрачнымъ ангеломъ земли.

«Онъ мой сынъ, онъ мой посланникъ!

Небожитель говоритъ:

Онъ небесъ святой избранникъ; —

«Небу онъ принадлежитъ.

«Святотатственной рукою

«Не касайся ты певца.

«Прочь лети! Склонись главою

«Передъ лаврами венца!

– «Не оспаривай надменно,

Ангел мрачный говоритъ:

Онъ мой сынъ; землей рожденный,

Онъ земле принадлежитъ.

Жертвы страсти, жертвы мщенья,

Небожитель, не отдамъ;

Улетай въ свои селенья!

Смертныхъ трупы – снедятъ червямъ»

Длится споръ, и споръ ихъ равенъ,

На вершинахъ ледяныхъ;

Ангелъ мрачный своенравенъ,

Ангелъ светлый гордъ и тихъ.

Вдругъ изъ горного селенья,

Из-за челъ Кавказскихъ горъ,

Мчится ангелъ примиренья

Разрешитъ ихъ равный споръ:

«Знаю споръ твой, ангелъ света,

«Знаю споръ твой, ангелъ тьмы,

«Доля неба – духъ поэта;

«Трупъ – наследие земли.

«Споръ вашъ конченъ; примиритесь

«Надъ могилою бойца;

«И по-братски разделитесь

«Достояниемъ певца!»

Скрылся ангелъ примиренья;

Небожитель вследъ за нимъ,

Духъ увянувшего гения

Вмигъ умчалъ къ странамъ святымъ.

И, казалось, надъ землею,

Передъ раннею зарею,

Неразлучною четою,

Въ неразгаданную высь

Херувимы понеслись.

А на утро старецъ хилый

Свой заржавый отступъ взялъ,

И склонившись надъ могилой,

Трупъ страдальца зарывалъ.

Мимо шелъ одинъ прохожий

И спросилъ: «Кто здесь лежитъ?»

– «Самъ не знаю; онъ дороже,

Говорятъ, большихъ вельможий

И товарищемъ убитъ.

Я и самъ хоть старецъ хилой,

И могилы рыть привыкъ;

Но надъ этою могилой

Слезы брызжутъ какъ родникъ».

Милостивый Государь, Андрей Андреевичъ [Краевский].

Участие съ которымъ следили От. Зап. за развитиемъ таланта покойного М. Ю. Лермонтова, возлагаетъ на меня нравственную обязанность поделиться съ Вами впечатлениемъ, произведеннымъ на меня его кончиною. Это для меня и приятно и неприятно; приятно, потому что въ Васъ найду конечно человека, которой съ истинною горестью чувствуетъ эту потерю; неприятно – потому что стихи на смерть такого-то встречаются каждымъ порядочнымъ человекомъ съ некоторымъ отвращениемъ или презрениемъ. Невольно приходитъ на мысль, что Гл. …. Бросаются къ деламъ и памяти какого-нибудь великого покойника какъ толпа гробовщиковъ къ его телу. На нежелание найти предметъ для песенъ своей музы, истинное чувство заставило меня написать несколько строкъ выполнять таланту, который къ сожалению, такъ рано сошелъ съ литературного поприща.

И онъ угасъ! И онъ въ земле сырой!

Давноль его приветствовали плески?

Давноль въ его заре, въ ее восходномъ блеске

Провидели мы полдень золотой?

Ему внимали мы въ тиши, благоговея,

Благословение въ немъ свыше разумея-

И онъ угасъ, и онъ утихъ,

Какъ недосказанный великий, дивный стихъ!..

И нетъ его!.. Но если умирать

Такъ рано, на заре, помазаннику Бога —

Такъ тамъ, у горного порога,

Въ соседстве звездъ, где духъ забывши прахъ,

Свободно реетъ ввысь, и цепенеютъ взоры.

На этихъ девственныхъ снегахъ,

На этихъ облакахъ, обнявшихъ синигоры,

Где волен близъ небесъ, надъ будного зыбей??

Лишь царственный орелъ да вихорь безпокойный, —

Для жертвы избранной тамъ жертвенник достойный,

Для гения – достойный мавзолей!

___________________

Впрочем, я еще въ долгу предъ От. Зам. за благосклонный откликъ ихъ въ превосходной статье объ «антологической поэзии» о моем стихотворении – «Сон», помещенномъ въ Одесскомъ Альманахе на 1840 г., и какъ я полагалъ съ большою достоверностью, давно забытомъ въ сети, кому привелось его прочесть. Въ ожидании того времени, как я решусь собрать свои сочинения, большею частью въ антологическомъ роде, и издать ихъ, не угодно ли вамъ, милостивый Государь, поместить въ нынешнемъ номере вашего журнала прилагаемыхъ здесь стихотворения.

Милостивый Государь, имею честь быть, с истинным почтением покорнейшим случаю слугою?? Майкову.

Вакханка.

Тимпан и звуки флейтъ и плески вакханалий

Молчанье дальнихъ горъ и рощей потрясали.

Движеньемъ утомленъ, я скрылся въ мраке деревъ,

А тамъ, раскинувшись на мягкий бархатъ мховъ,

У грата темного Вакханка молодая

Покоилась, по руке склоняй, полунагая.

По жаркому лицу, по мраморной груди,

Лучъ солнца, тень листовъ скользили, трепетали

Съ аканфом и плющомъ власы ее спадали

На кожу тигрову, какъ резвые струи.

Тамъ тиръ изломленный! Тамъ чаша золотая!

Какъ дышитъ виноградъ на перияхъ у нее!

Какъ алые уста, улыбкою играя,

Лепечутъ, полные томленья и огня!..

Какъ тихо все вокругъ! Лишь слышны изъ-за ….

Тимпанъ и звуки флейтъ и плески вакханалий.

Искусство.

Срезалъ себе тростникъ у прибережья шумного моря.

Немъ онъ забытый лежалъ въ моей хижине бедной.

Разъ увидалъ его старецъ прохожий, къ ночлегу

Въ хижину къ намъ завернувший, (онъ былъ непонятенъ,

Чуденъ на нашей глухой стороне.) Онъ обрезалъ

Стволъ и отверстий наделалъ, къ устамъ приложилъ ихъ

И оживленный тростникъ вдругъ исполнился звукомъ

Чуднымъ, какимъ оживлялся порою у моря,

Если внезапно зефиръ, зарябивъ его воды,

Прости коснется и звукомъ наполнитъ поморье.

На смерть Лермонтова.

И ты погибъ, великий нашъ собратъ,

Ты, благородный нашъ вожатый!

Иль мало на Руси утратъ

Навеялъ смерти дух крылатый?..

И ты погибъ, божественный певецъ!

Громовая твоя теперь замолкла лира,

Во прахъ разбитъ властительный венецъ,

Поругана священная порфира!

И ты погибъ! Предчувствия сбылись,

И палъ ударъ туда где жилы сердца били,

Где жизней тысячи слились!..

И взоровъ тысячи следили!…

Смотрите, нетъ его межъ нашими рядами;

Но также жизнь летитъ, бежитъ за валомъ валъ,

Все тотъ же мир, который онъ предъ нами,

Молниеносный, обтекалъ!

А нетъ того, чьи царственныя думы

Надъ миромъ высились съ громами и съ огнемъ,

Кто в рапы общества металъ свои перуны,

Кто, грозный, протекалъ по немъ,

Чей гордый умъ раскинулся подъ нами,

Алмазный стихъ и резалъ и блисталъ,

Надъ гробомъ Пушкина кто рокоталъ громами

И молнией чело погибшего венчалъ…

А тотъ еще, чей прахъ еще встревоженъ ныне был,

Подъятый съ торжествомъ отъ славъ своихъ далеки.

И, призванный народомъ, снова плылъ

Въ отчизну дальнюю по зыби видъ глубокихъ,

И, царственный мертвецъ, покоенъ, недвижимъ.

И океанъ прошелъ и перешелъ экваторъ,

И вздорная толпа упала передъ нимъ

«Да здравствуетъ» кричала «Императоръ!»,

Когда предъ ней онъ шелъ по ложамъ городскимъ

Когда онъ возлежалъ на погребальномъ троне,

Объятый, грозный вновь величиемъ своимъ,

И вновь со скипетромъ, въ порфиры и въ короне…

Онъ, онъ одинъ, онъ нашъ русский, нашъ певецъ,

При крикахъ радостныхъ гласившихъ всемъ свободу.

Съ чела громового терновый снялъ венецъ

И съ искрами потрясъ великому народу.

Довольно! Нетъ тебя, нашъ доблестный певецъ!

На русскихъ небесахъ еще звезда затмилась,

Для насъ еще настало наконецъ

Одно великое: свершилось.

И грустно ты исчезъ надъ нашею землей:

Не почиетъ на насъ твое благославенье,

Но слышенъ, кажется, изъ гроба голосъ твой:

Печально я гляжу на наше поколенье!»

Милостивый Государь, Андрей Александрович! [Краевский]

Съ наслаждением прочелъ я въ одномъ изъ номеровъ «Отечественныхъ записокъ» за настоящий годъ стихи незабвеннаго для меня Одоевскаго; я радывался; видя, что прекрасные, сильные стихи пробники дарования, потерхшаго преждевременно уловлены Вами и переданы свету: Мне казалось, что друг мой заговорилъ снова голосом прошедшаго, голосом того времени, когда, уважая благородныя излияния души своей, онъ заграждает имъ дыхания света щитом дружбы искренной. Вспоминаю съ гордостью доверие, съ какимъ покойный позволялъ мне не разъ и одному мне исключительно записывать стихи, излетавшие почти импровизацию изъ восторженной его мысли, и нередко дарили строки своих трудов, писанные собственною его рукою. Вам угодно было, так сказать, осуществить одну из этих истинных импровизаций въ анналахъ литературы, – вотъ поводъ вызвавший меня предложить еще одну изъ нихъ, врядли имеет ее кто либо другой?

Вы любите и Лермонтова. Журналъ Вашъ былъ шумнымъ и настойчивымъ провозвестником его дарования; можетъ статься Вамъ угодно будетъ поместить на страницахъ Отеч. Записокъ стихи, которые написалъ я въ день кончины и у самой могилы моего товарищи по воспитанью, любимца по дару.

Я уважаю Васъ, милостивый государь, за многое отличающее Васъ въ виду людей образованныхъ и мыслящихъ, – люблю же еще более за то, что Вы отличили по заслугамъ техъ, кому принадлежала едва ли не лучшая сторона моего сердца, Это более всего убеждаетъ меня безпокоить Васъ.

Поручая себя Вашему снисхождению, имею честь съ совершеннымъ почтением, быть Вашим, Милостивый Государь, Покорнейшимъ слугою Павел Гвоздевъ.

Машукъ и Бештау (Въ день 15 июля 1841 года).

Какъ старецъ маститый исполненъ раздумья

Стоитъ остроглавый Бешто, —

Стоитъ онъ и мыслитъ: «Суровъ и угрюмъ я,

«Но силенъ, могучъ я за то!

«Ударитъ-ли громъ вдругъ и эхо ущелья

«Насмешкой раздастся на злость

«Н верно въ тотъ день ужъ ко мне въ новоселье

«Земной не пожалуетъ гость!…

«И дикъ я, и нагъ я, и голый мой камень

«Зеленымъ плющемъ не поросъ,

«На съ грудью открытой на холодъ и платень,

«Не дрогнувъ глядитъ мой утесъ.

«Красуяся братъ мой гордится соседствомъ,

«Къ пятамъ онъ готовъ моимъ пасть

«И радъ поделиться богатымъ наследствомъ,

«Но где его сила и власть?…»

Умолкнувъ Бешто въ ожданьи ответа

А видитъ Машуко чело,

Какъ думой туманомъ вдругъ стало одето

Н горную тучу несло.

По ребрамъ земнымъ роскошнаго ската*,

И видитъ онъ дальнее Машукъ

Готовитъ къ ответу ответъ безъ возврата

Певца отторженнаго звукъ.

Стеснилося сердце земнаго владыки,

Онъ выронилъ вздохъ громовой

Съ нимъ выстрелъ раздался, раздались и клики

И палъ нашъ поэтъ молодой!…

Машукъ прояснялся луною полночи,

Печально горело чело,

И думы угрюмой сквозь влажные очи

Приветъ посылал онъ Бешто.

*Если выражение это по мнении вашему покажется резкимъ, то оно удобно заменится следующим стихомъ: «По личнымъ погибили роскошнаго ската.??

«О чемъ такъ задумчивъ, властитель твердыни,

«Бездушныхъ и каменныхъ грудь?

«Мечталъ ты родить во мне зависть гордыни,

«Но въ этомъ напрасенъ твой трудъ!

«Богатъ я одеждой роскошной природы,

«Богатъ я и въ недрахъ земли, —

«Струею целебной текутъ мои воды

«И пользу векамъ принесли.

«Предъ грудой камей твоихъ, грудой утробной

«Могу я гордиться опять, —

«Мой камень безценный, то камень надгробной,

«Тотъ камень не въ силахъ ты взять.

«Прикованъ ко мне он со смерти поэта,

«Какъ братский воспетъ нашъ Союзъ

«И такъ приклонися главою атлета

«Предъ прихомъ наперсника музъ!

Памяти М. Ю. Л.

Еще столь полная и слезъ и содроганья

Надъ урной славнаго поэта своего,

Россия теплою улыбкою вниманья

Почтила юнаго приемника его.

Онъ поднялъ сладкия въ нарядъ песнопенья,

Наитиемъ божественнымъ горя,

И каждый стихъ его былъ гордою

Любимаго безсмертьемъ олтаря.

А ты свершилъ подлейшаго убийство

Твой святотатственный ударъ;

И жажды адской кровопийства,

Какъ демонъ злой, со смехомъ залилъ шаръ

Непощадивъ певца ни струны золотыя,

Ни русскаго ума, надежды дорогия.

И чтожъ, доволенъ ли злодействомъ наконецъ?

Позорнейшимъ проклятиемъ отчизны?

Передъ тобой блистательный мертвецъ

Съ рукою на груди, съ улыбкой укоризны,

Облитый кровью, поверженный въ пыли,

И завещающий въ наследье роковое

Тебе смертельныхъ мукъ отчаянье немое,

Съ названьемъ Каина, по всемъ концамъ земли.

Но вечный миръ певцу, подъ снеговымъ Кавказомъ

У Пятигорскихъ струй! Пусть вечный* ропотъ ихъ

Тебя тамъ усладитъ отраднымъ пересказомъ

О грустной памяти родныхъ, друзей твоихъ!

И, можетъ быть, твоихъ высокихъ вдохновений

Немногие следы пройдутъ изъ века-въ-векъ,

И, тихо опершись о сумрачный Казбекъ

Утешенъ будетъ твой осиротельный Гений…..

А ты, отверженец людей!

Где бъ ни былъ ты, во всей вселенной

Предстанетъ предъ твоихъ очей

Поэта трупъ окровавленный.

И вспомнишь ты убийства страшный мигъ,

И станетъ день и ночь испуганная совесть

Свитать тебе ужасныхъ делъ твоихъ

Неумолкающую повесть.

*Зачеркнуто «сладкий»

Памяти Лермонтова

Ужели нетъ тебя, нашъ воинъ и поэтъ?

Такъ рано вскрылася печальная страница,

Не возвратитъ тебя друзей твоихъ приветъ

И многострунная молчить твоя цевница.

Кто заменитъ тебя въ рядахъ на поле брани,

Кто принялъ отъ тебя последний сердца стонъ?

Кому ты передалъ предсмертныя желанья,

Кто проводилъ тебя на вечный, долгий сонъ?

Какъ много жизни, чувствъ погребено съ тобою,

Какъ многаго еще не досказалъ ты намъ:

И лучшее на векъ схоронено землею

Ты возвратилъ его какъ данникъ небесамъ;

Но все, что передалъ, что высказалъ ты намъ

О томъ, что на душе хранилось глубоко

Не пожалеешь ты, не дашь ответа- тамъ-

Здесь принято оно, какъ даръ души высокой.

Кто возвратитъ тебя, любимецъ всехъ поэтъ?

Того, знакомы съ кемъ сочувствиемъ, мечтою,

Кто разливалъ вокругъ себя двоякий светъ:

И воинъ и певецъ всемъ близокъ былъ душою;

Нетъ, незабыть тебя! и кто не затвердилъ

Твоихъ пленительныхъ, чарующихъ созвучий,

И кто в душе своей на векъ не сохранилъ

И голосъ нежныхъ чувствъ, и страсти огнь кипучий.

Кто и теперь еще въ сердечной глубине,

Не повторитъ твою заветную молитву,

Которую твердилъ ты въ мирной тишине,

Съ которой забывалъ съ страстями жизни битву.

И вдругъ замолкъ на векъ- и въ чуждой стороне

Далеко отъ друзей, вдали отчизны милой

Уснулъ спокойно онъ, – и въ горной вышине

Сияетъ южное светило надъ могилой!

Блеститъ, горитъ оно, но не согреетъ вновь

Того, кто самъ въ душе носилъ огонь небесный,

Кто свято сердцемъ чтилъ и дружбу и любовь,

И понималъ вполне языкъ ея чудесный,

Покойся нашъ певец, подъ жаркимъ небомъ юга!

Да не смутить твой сонъ враждебная страна,

Твоя могила, пусть, представитъ взору друга

Какъ память о тебе светло озарена

Милостивый Государь, Андрей Александровичъ! [Краевский]

Много уважая мнение Ваше! Какъ однаго изъ лучшихъ ценителей безвременном утраченнаго поэта нашего Михаила Юрьевича Лермонтова, и сталъ сходныя и блиско столкнувшиеся общие чувства съ моимъ собственнымъ подали мне мысль испытать; не достойны ли занять страничку в журнале вашемъ стихи, давно еще написанныя въ минуту газетнаго известия о кончине Лермонтова. Не пустое тщеславие быть напечатано побуждает меня беспокоить васъ, но удовольствие оно?? мнение безпристрастной и добросовестной критики,??напрочныхъ, много ст?? понятияхъ и?? Не напустословие отсталыхъ домарощенныхъ, всего печатанного. Примечание это не какъ?? найдете ли стихи достойными или нетъ?? но какъ за отголосокъ всей образованной читающий братъ.

Съ уважением имею честь быть покорнымъ слугою. И.Б.

На смерть Лермонтова

Еще одинъ поэтъ исчезъ

Съ огнемъ божественного дара,

Какъ искра падшая съ небесъ,

Какъ лучь блеснувший метеора;

Какъ мимолетною звездой

Мелькнулъ ты, Лермонтовъ, такъ чудно

Еще не узнанный толпой,

Начавъ торжественно и дивно.

И много, можетъ быть, унесъ

Ты вдохновенныхъ дальнихъ грезъ

И недосказанныхъ святыхъ

Въ могилу мыслей вековыхъ.

Но былъ бы ты преемникъ славь,

Певца России заменивъ,

Стихи твои такъ величавы

И мощенъ духъ и умъ пытливъ.

Не подражатель ты:

Но самобытенъ – былъ великъ

И, отделившись отъ толпы,

Глубоко время ты проникъ.

Понятно мне твое явленье

Съ борьбой въ душе добра и зла,

Какъ светъ и тень, какъ блескъ и мгла,

Ты века нашего рожденье,

Его торжественный родной,

Как онъ проявленный тобой!

И зная рано цену света,

Твой Демон многое сказал:

Понявъ значение поэта,

Ты смело бъ многое создалъ.

Но не развивъ талантъ могучий,

Въ душе съ призваньемъ ты умолкъ,

Ничтожный пули мигъ летучий,

Тебя ужъ нетъ – земли кусокъ…

Одинъ съ увенчанной главой,

Такъ мало понятый другой —

Судьба одна постигла васъ.

И чудный жребий и конецъ,

И вдругъ покинули вы насъ,

Приняв страдальческий венецъ.

Воспоминание. (Къ К. К. М-ой.)

Могильный ветръ несется хладный

Съ Кавказскихъ льдомъ покрытыхъ горъ;

И вестникъ грустный, безотрадный,

Май, омрачилъ веселый взоръ….

Не ратникъ на поле брани,

Сражась за Веру, за Царя,

На берегахъ реки Кубани

Упалъ, враговъ еще грозя?..

Нетъ!… весть печальная несется

Съ могилы юнаго певца…

Он палъ… но как……………..

…………………………………………

Судьба, какъ ветеръ безпощадный,

Снесла его съ береговъ Невы

Въ изгнанья край, въ край безотрадный,

Где нетъ «Кумира для мечты!»

Не долго тамъ тревогъ бранный

И горнымъ ветрамъ онъ внималъ;

Средь шума этой жизни странной,

Какъ онъ грустилъ, какъ онъ страдалъ.

Но въ тихий часъ уединялся,

Мечтамъ придавался юныхъ дней,

Внималъ онъ генью вдохновенья

И такъ какъ звучный соловей!

Онъ пламенный воспелъ душою

Природы дикия красы;

На легкихъ крыльяхъ надъ землею

Парили светлыя мечты;

Надежды, грезы, упованья

Все что манило, что прошло —

И пылкий рай воспоминанья

Въ груди спленились у него..

Какъ много песенъ, полныхъ чувства,

Запелъ бы онъ еще въ тиши!

Онъ въ нихъ открылъ бы безъ искусства

Прекрасные черты души.

Но нет его!… въ весне онъ жизни,

Какъ роза бурей, поглащенъ;

Онъ достаяньемъ былъ отчизны:

Живетъ душа- хоть умер онъ.

И не сбылись Ея желанья:

Чтобы «невредимъ вернулся онъ»,

Чтобы «минулъ срока его изгнаны» – —

Вотще!.. исчезъ – какъ легкий сонъ!..

Увы! надъ раннею могилой

Лишь горный ветеръ, шумя, реветъ;

Никто, никто съ душой унылой

Въ вечерний часъ туда найдетъ!…

Сочинитель, прилагаемымъ двухъ стихотворений, прошу покорнейши Г. Редактора Отечественныхъ записокъ удостоивъ помещениемъ этихъ пиесъ въ журнале.

На смерть Лермонтова.

Безмолвенъ, тихъ, какъ прерванный въ начале

Гармоньи звукъ, – умолкъ певецъ въ печале

Въ томъ, что песнь на мере золотой

Онъ недопелъ дорогой роковой

И не свершилъ святаго назначенья….

Увы! свирелъ его молчитъ – ни другъ,

Ни дева юная несклонятъ слухъ

На песнь его любви и вдохновенья!

Погибъ поэтъ! и много, много думъ

Недосказалъ его глубокий умъ….

Но лавръ и миртъ, цветы были готовы

Поэту въ даръ для главнаго венца,

И можетъ-быть, уделъ его суровый

Изсторгъ у насъ великаго певца;

И можетъ-быть, дальнейшие потомки,

Съ благовениемъ, въ грядущий векъ.

Взирая на могильные обломки,

Рекли бъ: Здесь спитъ великий человекъ?!

________________

Намъ въ этой жизни изменяютъ

Сперва младенческие дни;

Потомъ ихъ въ юности сменяютъ,

Веселыхъ летъ, златые сны.

Наступитъ мужество чредою-

И наши чувства и мечты

Печально гибнут, какъ цветы

Въ садахъ осеннею порою.

Приходитъ старость – и съ клюкой,

Хладея съ каждымъ днемъ душой,

Къ могиле близко мы подходимъ;

Заглянемъ въ сердце; но, увы!

Следовъ мы даже не находимъ

Минувшей жизни и любви…

Такъ не безумно ль верить, други,

Въ любовь и дружество подруги,

Когда и жизнь намъ не верна

И такъ изменчива она?…

Связка Айбулат-Лермонтов оставалась уверенно прочной даже в сороковые годы XXвека. Эта статья под названием «Поэты о М. Лермонтове» обнаружена мною среди рукописей РГБ. Автор: Тарас Мачтет. С поправками на полях литературоведа Розанова.

«В связи с исполняющимся в июле 1941 года столетним юбилеем со дня смерти и гибели М. Лермонтова и по случаю этого события проснувшемуся интересу к жизни и творчеству М. Лермонтова, нам удалось проследить, начиная с первых лет жизненного пути М. Лермонтова и вплоть до наших дней отношение к М. Лермонтову его поэзии, времени и эпохе, как целого ряда поэтов его современников, товарищей по поэтической работе, на которых М. Лермонтов и его поэзия оказывали огромное влияние, но и на творчество не только его собратьев по перу, а также целого ряда поэтов нашего времени сталинско-ленинского призыва, поэтов после-октябрьского периода совершенно уже не знакомых с той отдаленной от нашего времени эпохой царствования жандармерии Николая первого и его самого, т. е. того отрезка времени, канувшего в вечность эпохи бесправия и пору позора, угнетения человеческой личности в какую пришлось жить и работать великому поэту.